СЕМЬ ИСКУССТВ

Древний город ацтеков — Теночтитлан — стоял на острове среди воды. Он был чем-то похож на Венецию. В нём были такие же улицы и площади, как в Венеции, сотни извилистых переулков, каналы, мосты и дамбы. Теночтитлан, как и Венеция, был основан не по «прихоти людей», заложивших эти города, а из соображений безопасности. И здесь жил последний вождь ацтеков — Монтесума.

Евгений Татарников

МЕКСИКАНСКИЙ СЛЕД ПОЭТА БАЛЬМОНТА В СТРАНЕ «КРАСНЫХ ЦВЕТОВ»

(эссе про его путешествие в Мексику — страну индейцев майя)

«И Мексика возникла, виденье вдохновенное»

Майя — загадочный индейский народ, чьи знания превосходят возможности древних людей. Обряды майя поражают невероятной жестокостью. Их предания содержат странные легенды, не поддающиеся объяснению. Индейцы майя освоили в древности и продолжают населять области, охватывающие территории южных штатов Мексики (Чьяпас, Табаско, Кампече, Юкатан, Кинтана-Роо), Гватемалы, Белиза, севера Гондураса и Сальвадора.

«Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт… В Бальмонте, кроме поэта в нём, нет ничего… На Бальмонте в каждом его жесте, шаге, слове — клеймо — печать — звезда поэта», — писала Марина Цветаева. А, если бы мне разрешили добавить, я бы сказал: «Странствующий по всему миру поэт». А что сам о себе пишет Бальмонт? Ну, давайте послушаем его. «Я — весенний солнечный луч…, нежный лютик…, смешинка на лице ребёнка».

А в своей последней «автобиографии», манерной и жеманной, как вся бальмонтовская проза, он пишет:

«Имею спокойную убеждённость, что до меня, в целом, не умели писать в России звучных стихов. Чувствую в душе нескончаемую юность. Говорят, будто лучшая моя книга «Будем как Солнце». Это вздор. По существу своему я в беспрерывном движении, которое не видно лишь слепым рассудочникам. У меня нет лучших и худших книг, а все книги одинаково плохи или одинаково хороши. Нужно быть безумцем, чтобы сказать, что одуванчик лучше или хуже орхидеи».

Александр Блок, находившийся под обаянием его стихов, писал: «Когда слушаешь Бальмонта — всегда слушаешь весну. Никто не окутывает душу таким светлым туманом, как Бальмонт». «Да», — соглашался с ним Бальмонт:

«Я, тревожный призрак, я, стихийный гений,
В мире сновидений жить мне суждено,
Быть среди дыханья сказочных растений,
Видеть, как безмолвно спит морское дно…».

Учился Бальмонт на юридическом факультете Московского университета. Он не окончил ни одного высшего учебного заведения, но с детства пристрастившись, не без помощи матушки, к чтению книг, Бальмонт обладал обширными энциклопедическими знаниями, благодаря своему упорному самообразованию. Себя он называл стихийным гением, живущим настроением момента, хотя любознательность его не оставляла никогда. Как он писал в «Записной книжке»:

«Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так любил бы мгновенья, как я. Я иду, я иду, я ухожу, я меняю и изменяюсь сам. Я отдаюсь мгновенью, и оно мне снова открывает свежие поляны. И вечно цветут мне новые цветы».

«Бальмонт в поисках Атлантиды…»

Темой многих ранних книг о народности майя были и их связи с так называемой утраченной цивилизацией Атлантиды. Увлечение Бальмонта древними цивилизациями Латинской Америки началось ещё в студенческие годы и путь к ним шёл через миф об Атлантиде. Помните его стихотворение:

«Атлантида потонула,
Тайна спрятала концы.
Только рыбы в час разгула
Заплывут в её дворцы…
………………………….
…Детям — смех, ему — обида.
Так в сто лет бывает раз.
Ибо хочет Атлантида
Быть сокрытою от нас».

Из текста стихотворения становится ясно: поэт не сомневается в существовании Атлантиды. А может, ему про Атлантиду поэт Брюсов подсказал, когда написал, что по всей Земле идёт преемственность от древних начальных цивилизаций, а «самая ранняя» древность, вероятнее всего, должна была опираться на древность Атлантиды. А, может, Бальмонт почитал грека Платона, который первым упомянул об Атлантиде, как о материке, некогда располагавшемся за Геркулесовыми столпами (Гибралтаром) и погибшем «в один день и бедственную ночь». Платон объясняет причину «оседания острова» «за одни ужасные сутки» так: «‹…› пришёл срок для невиданных землетрясений и наводнений». Возможно, в Землю врезалась комета, произошло сильнейшее землетрясение и наводнение. В ХХ веке польский астроном М.М. Каменский, используя для расчётов ряды Фурье, внёс уточнение: Атлантида погибла из-за кометы Галлея в 9541 г. до н.э. Комета Галлея появляется вблизи Земли каждые 76 лет. Средний размер кометы может показаться весьма скромным — всего 11 километров. Ядро кометы Галлея состоит из водяного льда, смешанного с оксидами углерода, метаном, азотом и другими замороженными газами. Именно таяние этой ледяной смеси при приближении к Солнцу создаёт её роскошный хвост. Она прилетает к Солнцу каждые 75-76 лет из Облака Оорта — гипотетической сферы, находящейся далеко за орбитой Нептуна, в которой находятся остатки «строительного материала» со времён формирования Солнечной системы.

Свыше двадцати лет назад советский ученый А. Горбовский на основе свидетельств из различных отраслей науки выдвинул гипотезу о существовании высоко развитой цивилизации, погибшей 13–14 тысяч лет тому назад в результате мировой катастрофы, которая изменила и судьбы человечества, и, возможно, очертания земных материков. Выясняется, что имеются вполне достоверные данные, убедительно свидетельствующие о том, что гибель Атлантиды и падение Тунгусского метеорита связаны между собой. А причина, которая обусловила эти два события, — не что иное, как пролёт возле нашей планеты… кометы Галлея.

Атлантологи обращают внимание на то, что в Египте и Мексике строят пирамиды, изготовляют каменные саркофаги, мумифицируют умерших, используют похожее иероглифическое письмо, в Египте и Мексике есть обособленная каста жрецов, культ Солнца, похожая система счисления времени и довольно развитая астрономия. Некоторые атлантологи решили, что ацтеки, инки, майя и египтяне были учениками атлантов, которые прилетели (или приплыли) к ним после катастрофы. (Осирис в Египте, Кецалькоатль в Мексике). Платон говорит, что он услышал её от своего деда, а тот, в свою очередь, от египетских жрецов. Но нигде в истории Египта нет упоминаний об Атлантиде. Существовала ли она? Или же это поэтический вымысел Платона?

В Мексике более 500 лет тому назад, в древнем государстве ацтеков, стояли прекрасные города, по описаниям похожие на Атлантиду, — с кольцами воды и суши, мостами и каналами. Их видели испанские завоеватели, уничтожившие всю древнюю культуру индейцев. Но вот что любопытно. У ацтеков, майя, инков, оказывается, есть общая легенда о каких-то белолицых бородатых людях, которые принесли им свою высокую культуру, а затем снова уплыли на восток. Не были ли они атлантами, уцелевшими от страшной катастрофы? Ведь в основе легенд часто лежат истинные события. Может быть, и в самом деле было нечто похожее на Атлантиду? Загадка пока ещё не разгадана. Следы поглощённого в пучине вод континента — Атлантида, Бальмонт решил искать в первую очередь в странах майя, ацтеков и тольтеков, куда он и отправился из Парижа, в который уехал почти сразу после расстрела мирной демонстрации у Зимнего дворца в Петербурге. На родине отъезд посчитали знаковым.

«Сию минуту кончился целый период. Бальмонт десять лет полновластно царил в литературе, иногда капризно, но царил, — писал Максимилиан Волошин. — Мы будем жить без него. И я думаю, что мы все видели его в последний раз. Он не вернётся из Мексики или вернётся совсем иным…».

Бальмонт первым из русских поэтов побывал в Мексике, про которую он писал в своей книге «Змеиные цветы»:

«Страна красных цветов, раскрывшихся в умах, опьянённых Солнцем и влюблённых в Луну, и в Вечернюю Звезду, Звезду Утреннюю. Страна разноцветных цветов и птиц с яркими перьями, лазурными, зелёными, оттенка всех драгоценных камней. Страна кровавых зрелищ и утончённой благоговейности, легенд правдивых и действительности неправдоподобной, цветных иероглифов и пирамидных храмов, медленных слов и быстрого ножа, вечной Весны — вечной Осени. Страна, чьи горы подобны исполинским изваяниям, чья история — сказка, чья судьба — печальная поэма, печальней, чем поэма Эдгара По. Страна, обманутая, преданная, проданная, побежденная предсказанием, гением, женщиной, и конём, изуродованная безвозвратно Кентавром бледноликим, несущим гибель, разрушение, и лицемерную религию, вместе со смертельными заразными болезнями, всюду, куда он проникает — в Индию, в Океанию, в Перуанскую идиллию, и в эту растоптанную Страну Красных Цветов…».

К поездке в Мексику Бальмонт был подготовлен знанием испанской классической и народной поэзии, с которой познакомился во время путешествия по Испании, где он побывал до поездки в Мексику. Константин Бальмонт всерьёз увлекался историей и культурой великих цивилизаций древности. У него была страсть к путешествиям. В одном из своих писем Бальмонт рассказывал:

«Я читаю без затруднений на языках — французском, английском, немецком, испанском, итальянском, шведском, норвежском, польском, португальском, латинском. Прикасался к египетскому, еврейскому, китайскому, японскому, к языкам Мексики, но, к сожалению, слишком поверхностно..».

В феврале 1905 года Бальмонт со своей спутницей Еленой Цветковской — молчаливой, сдержанной, с оригинальным бледным лицом, необычной внешностью, влюблённая в Бальмонта со всей силой первой страсти, готовая следовать за ним хоть на край Земли, хоть на край Вселенной, отправились в Мексику. Она была странным человеком, как её называли близкие — «лунным существом».

Да, и Бальмонт сам был «не от мира сего». Мечтал: «Я хотел бы уехать туда, где изумительные цветы и упоительные волны океана, туда, где можно забыть, что человек — грубое и свирепое животное». Но куда же от этого уедешь? Ну, уезжал же…Отправляясь в плавание по морям и океанам, он набивал кованый сундук не картами и провиантом, а литературой. Так было и в этот раз.

«И путешествие началось в феврале в страну вечной Весны»

«Февраль — предатель. Бойся тот,
Кому Февраль теплом дохнёт.
Он греет час, в обманах дней,
Чтоб ночью было холодней…»,
— писал про него Бальмонт.

В феврале 1905 года в Гамбурге начался морской путь Бальмонта в Мексику и продолжился в испанском городке Корунья.

«Я был счастлив несколько часов в Корунье — это типичный испанский город, гавань в Галисии. Во мне испанская душа. Я обошёл весь город из конца в конец, заходил в жалкую церквульку, обедал в каком-то Cafè Oriental, заходил в разные магазины, и мне всё было радостно, как родное, и с каждым я говорил с наслаждением. Испанцы — искренние дети. 5 февраля. С тех пор, как мы уехали из Коруньи, я впал в какую-то странную полосу отрешенности от всех последних дней, с их мучениями, сомнениями, понял, что я действительно уехал, потерялся в Океане», — писал Бальмонт в своей книге.

Из Коруньи его путь лежал на Кубу и завершился в мексиканском портовом городе Вера-Крус. Об окончании путешествия через Атлантический океан Бальмонт так сообщал Екатерине Алексеевне в письме от 21 февраля 1905 года, отправленном из Вера-Круса:

«Последние дни на корабле, день на острове Куба, эти три-четыре дня здесь были какими-то сумасшедшими. Я попал в вертящееся колесо. Я был в сплошной движущейся панораме. Минуты истинного счастья новизны сменялись часами такой тоски и такого ужаса, каких я, кажется, ещё не знал. Ведь я до сих пор не знаю, что делается в России. В Москве кровавый дым. Я опишу подробно свои впечатления от Океана, очаровательной экзотической Гаваны и заштатной смешной Вера-Крус, когда приеду в Мехико. В Гаване я видел цветы, цветочки родные, маленькие и пышные розы. Мне хотелось упасть на землю и целовать её».

Потом его вторая его жена — Екатерина Андреева-Бальмонт вспоминала:

«В начале нашей совместной жизни с Бальмонтом мы редко расставались с ним. А если разъезжались, даже на короткий срок, писали друг другу ежедневно. Когда же он уезжал надолго в Мексику, Египет, он тоже писал мне часто и большие письма. Отрывки из этих писем, касающиеся обще интересных вопросов, описания стран, его мыслей и впечатлений от них, я отдавала в печать в «Весы» и другие журналы». Константин Бальмонт был одним из основателей журнала «Весы» (1904-1909). Журнал отстаивал самоценность искусства и утверждал, что «дорога истинного художественного развития идёт через символизм».

Достав из своего кованного сундучка книгу американского историка У.Прескотта «История завоевания Мексики», когда Бальмонт плыл на корабле, он её прочитал и сделал для себя пометку: «Это и красочная сказка, правда о Кортесе и древних Мексиканцах. Безумная сказка. Народ, завоёванный гением, женщиной, конём и предсказанием. Это формула моя и я напишу книгу на эту тему». Но не написал. Гений у него был — Кортес, женщина — индианка Марина, переводчица и любовница Кортеса, а предсказание — легенда о грядущем возвращении Кецалькоатля.

«Теночтитлан — вотчина вождя ацтеков — Монтесума»

Древний город ацтеков — Теночтитлан стоял на острове среди воды. Он был чем-то похож на Венецию. В нём были такие же улицы и площади, как в Венеции, сотни извилистых переулков, каналы, мосты и дамбы. Теночтитлан, как и Венеция, был основан не по «прихоти людей», заложивших эти города, а из соображений безопасности. И здесь жил последний вождь ацтеков — Монтесума. Помните роман Райдэра Хаггарда «Дочь Монтесумы»? Имя дочери — Тикучипо, что означало «пушинка хлопка». Я в детстве любил читать этого писателя. Интересно, что Кортес имел несколько ацтекских наложниц, среди которых были и дочери Монтесумы. Он считается жестоким и жадным правителем. Монтесума погиб при загадочных обстоятельствах. Он находился в плену у Кортеса и призывал жителей Теночтитлана покориться испанцам. Покорность захватчикам привела к тому, что правителя возненавидели даже его бывшие сторонники. Ацтеки выбрали нового правителя — младшего брата Монтесумы — Куитлауака. Когда пленного Монтесуму вывели к народу, чтобы он усмирил его, низложенного правителя забросали камнями. Считается, что бывший император был убит восставшими вскоре после отъезда Кортеса. По другой версии, Монтесуму задушили испанцы, ибо как заложник он перестал представлять для них какую-либо ценность. По записям конкистадоров, сопровождавших Кортеса, отмечается, что ацтеки уничтожали тысячи человек во время ритуальных обрядов. Сердце отделялось от тела, пока человек был жив, и клалось в специальный жертвенный сосуд. В другой — сливалась кровь. «В Мексике пленников возводили, с целым рядом религиозных церемоний, на высокие пирамидные теокалли, и там жрец, обсидиановым мечом, высекал у пленного сердце, и приносил это, ещё живое, дымящееся, сердце в жертву Солнцу, в чертоги которого, по смерти, возносились погибшие воители», — писал в своей книге Бальмонт.

«….Если должны были ему вырвать сердце, — писал Диэго да Ланда — его приводили во двор с большой пышностью, в сопровождении народа, в головном уборе [su coroza] и вымазанного лазурью. Затем его приводили к круглому возвышению, которое было местом принесения жертв. Жрец и его служители мазали этот камень в голубой цвет и изгоняли демона, очищая храм. Чаки брали несчастного, которого приносили в жертву, с большой поспешностью клали его спиной на этом камень и хватали его за руки и за ноги все четыре, так что его перегибали пополам. Тогда након-палач подходил с каменным ножом наносил ему с большим искусством и жестокостью рану между ребрами левого бока, ниже соска, и тотчас помогал ножу рукой. Рука схватывала сердце, как яростный тигр, вырывала его живым. Затем он на блюде [un plato] подавал его жрецу, который очень быстро шел и мазал лица идолам этой свежей кровью. В других случаях это жертвоприношение совершали на камне наверху лестниц храма и тогда сбрасывали тело уже мёртвое, чтобы оно скатилось по ступенькам. Его брали внизу служители и сдирали всю кожу целиком, кроме рук и ног, и жрец, раздевшись догола, окутывался этой кожей. Остальные танцевали с ним, и было это для них делом очень торжественным. Этих принесённых в жертву сообща они имели обычай погребать во дворе храма или иначе съедали их, разделив среди тех, кто заслужил, и между сеньорами, а руки и ноги и голова принадлежали жрецу и служителям. Этих принесённых в жертву они считали святыми…».

На самой большой площади Теночтитлан стояла огромная пирамида Уицилопочтли и Тлалока. Сооружение высотой свыше 60 метров было двухступенчатым и состояло из двух храмов. Храм слева, выкрашенный белой и синей краской, был храмом национального бога, волшебника колибри, другой храм, выкрашенный белым по кроваво-красному полю, был посвящён богу дождя и произвёл очень сильное впечатление на испанцев. «Он такой, — пишет Эрнан Кортес, — что никакой человеческий язык не в силах описать его размеры и величие». В этом храме, куда ведут 114 ступенек, Кортес и Монтесума провели свою знаменитую беседу о достоинствах богов. К северу от Теночтитлана находился город Тлателолько, его противник, но в результате быстрого завоевательного броска ацтеков этот город был покорён и стал частью Большого Мехико.

Бальмонт в Мехико

3 марта 1905 года Бальмонт прибыл в Мехико со своей спутницей Еленой Цветковской, которая была страстной поклонницей его поэзии и так страстно любила поэта, что даже, когда у них в 1907 году родилась дочь, согласилась назвать её именем бывшей любовницы — Мирра! Бальмонт не был влюблён в Цветковскую, но испытывал в женщине потребность как в верном и преданном друге. Константин метался между семьей и любовницей: то жил с женой, то уезжал в путешествие с Еленой. Появление дочери привязало Бальмонта к Елене Цветковской, а от жены Екатерины уходить он не хотел. Запутанная личная жизнь и душевные муки привели Бальмонта к нервному срыву в 1909 году, и он предпринял очередную попытку самоубийства, опять прыгнул в окно, но остался жив. Но вернёмся в Мексику.

Бальмонт прибыл в Мехико, который был основан индейцами-ацтеками, они появились в этих местах в начале XIII века. В 1325 году основали Теночтитлан («дом кактусовой скалы»). Согласно легенде, индейцы случайно увидели сидящего на высоком кактусе орла, который держал в сво`м клюве змею. Ацтеки решили, что этот знак им послал их бог солнца Уицилопочтли. Столица ацтеков была названа в честь вождя Теноча: он как честный человек посудил, что раз сам основал город, то и назвать должен именем себя. Город Теночтитлан просуществовал всего два столетия, он пал в 1521-м под натиском Эрнана Кортеса и его конкистадоров. На месте разрушенного Теночтитлана был основан Мехико — столица колонии Новая Испания.

Константин Бальмонт увидел и описал город так:

«Пыль Теночтитлана, превращённого в трамвайную Мексику, город приезжих прожорливых белоликих и обнищавших последних ацтеков, пьющих свою пульке в вонючих кварталах. Рвань, нищета, голоножье, каких не увидишь и в Москве…».

Но ещё больше его возмутило другое и он писал: «Мне не жаль изуродованных тел, мне не жаль убитых. Но видеть мерзкий христианский собор на месте древнего храма, где молились Солнцу, но знать, что он стоит на зарытых в землю памятниках таинственного искусства. О, трижды, семью семьдесят раз мерзавцы европейцы!». И об этом он написал в письме к В.Брюсову, которое хранится в Рукописном отделе Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина.

«3 марта 1905 года. Мехико. Сейчас солнце заходит. Идёт дождь, большая редкость здесь в это время. Был гром. Не странно ли? В Вера-Крус я сразу попал в сказку, когда пошёл завтракать на солнечной улице, около пальм, а передо мной коршуны гуляли стаей, точно ручные, и пожирали какие-то неприемлемости, которые угрюмый мексиканец, под звон колокольчика, собирал в свою гробообразную повозку. … Море с берега, нежно-манящее. Красивые рыбы. Старый, до потешности заплатанный город. Он такой же почти, как был при Кортесе. Печать исторических воспоминаний, экзотические лица и одежды, шляпы, похожие на высокий колпак средневекового звездочёта, всадники, объезжающие город, смуглые старики и старухи, достойные кисти Гойи, горячее солнце, горячие взгляды, удивляющиеся и смеющиеся с дикарской наивностью. Глаза мексиканцев прикасаются, когда глядят. Предки этих людей были пьяны от Солнца, и вот у них осталось в зрачках воспоминание о празднествах лучей и крови, и они всё ещё дивятся, вспоминают, увидят чужое, и словно сравнивают со своим, глядят на мир как на сон, во сне живут, во сне, их обманувшем. У людей здешнего народа нежная интонация. Они погибли оттого, что были утонченники…», — писал Бальмонт в своей книге.

В Национальной библиотеке

4 марта… «Я вернулся сейчас из Национальной Библиотеки, куда неукоснительно хожу каждый день. В огромной высокой зале таких прилежных читателей немного. Мексиканцы не книжники. Число посетителей — от двадцати до трёх-четырёх. Фантазия, не правда ли? Другая фантазия ещё чудеснее: за окнами слышен громкий крик петухов, а над читателем воркуют и летают голуби, которые тут же в библиотечном зале выводят птенцов. Какие-то барышни стучат на пишущей машине. Читатели курят, не боясь поджога. Говорят вслух. Некий юноша зубрит вдохновенно, не щадя слуха чужого, он пьян анатомией; в руках у него огромная кость, он раскачивает её, прижимает к сердцу, скандирует научные фразы. Не знаешь, студент ли это медицины или особая разновидность шамана. Библиотекари изумлены на умственную жадность русского и кажется, считают меня несколько свихнувшимся. Я читаю древнюю книгу тольтеков «Popol Vuh», космогония и легендарная летопись, смесь ребячества и гениальности…».

В Мехико в Национальной библиотеке Бальмонт изучает древнюю книгу майя «Пополь-Вух». Её нашёл монах — доминиканец Франсиско Хименес, который в начале 18-го века был настоятелем церкви в гватемальском городке Санто-Томас-Чувила.

Народ киче в книге «Пополь-Вух»

Если коротко об этой книге, то главным героем в ней является, конечно, индейский народ. Примечательно то, как заканчивается книга: «Больше о существовании народа киче сказать нечего…». Ведь главная цель творения — это рассказ о великом прошлом цивилизации. И, как положено мировосприятию того времени, под «великим» подразумеваются победоносные войны, сожжённые вражеские города и посёлки, захваченные рабы, присоединённые территории, человеческие жертвоприношения в угоду кровожадным богам и так далее. При этом создатель книги всячески избегает тех моментов, которые могут тем или иным образом опорочить его народ. Поэтому в «Пополь-Вухе» нет и слова о многочисленных внутренних раздорах, которыми с успехом пользовались вражеские народы. Например, какчикели. Нет в книге и упоминаний о столкновениях с испанцами, ведь в них-то киче нечем хвастаться. Зато в книге точно указано, что майя-киче изначально жили в центральной Мексике, скорее всего, в соседстве с тольтеками. Но затем что-то случилось, и они вынуждены были искать новую территорию. Так киче оказались в Гватемале. Благодаря «Пополь-Вуху» стало известно, что индейцы считали себя выходцами из северных пещер, та земля называлась Тулан. А вход в неё охраняла летучая мышь. Она являлась своеобразным посредником между миром живых и миром мертвых. Так что, если верить преданиям майя, их предки когда-то сумели выбраться из преисподней и поселиться на живой земле.

Мехико и его пригороды

7 марта, гуляя по Мехико Бальмонт, так его описывает: «Противный, неинтересный город. Испанцы уничтожили всё своеобразное и бесчестно европеизировали этот некогда славный Теноктитлан. Жизнь дороже, чем я рассчитывал, и всё плохо. Низкое обирательство. …Окрестности мексиканской столицы очень интересны, и мы почти каждый день ездим то туда, то сюда, на электричке. Хороши профили снежных вершин, потухших вулканов Ицтаксигуатль и Попокатепетль. На Попокатепетль через две недели я совершу восхождение. Прекрасен роскошный парк-лес в древней летней резиденции Ацтекских царей, Чапультепеке, с вековыми агуэгуэтлями, и осоками в два человеческие роста. Там есть дерево Монтезумы, таинственного царя-жреца, предавшего свою родину белоликим разбойникам. Хороши агавы Такубайи, сады древнего селения Тольтеков, Койоакан. …Мир осквернён Европейцами. Европейцы — бессовестные варвары. Их символ — тюрьма, магазин, и трактир с бильярдом, сюртук и газетная философия…».

Из Мехико Бальмонт и Цветковская выезжали в разные районы Мексики: в пригород столицы, в прекрасный, древний, цветущий Чапультепек смотреть на бой быков. И Бальмонт пишет в своей книге:

«Арумы белые растут в канавах. Кое-где краснеют цветы кактусов на хищных уродливых своих деревьях, на которых орлу можно сесть со змеею в клюве. Через неделю начнётся весна, расцвёт, прилетят ласточки. На вулканах начнут таять снега… Вечер. Какое страдание! Я окончательно не переношу более — грубых зрелищ, которые когда-то нравились мне. Бой быков, особенно здесь, где нет испанской роскоши в обстановке, есть гнусная, ужасающая бойня. Быки были на редкость сильны и свирепы, а тореадоры до отвратительности неловки и трусливы. У меня как будто помутился рассудок от вида крови и трупов».

В Куэрнаваку на лошади

«6 апреля 1905. Я был в Куэрнаваке и оттуда верхом ездил к руинам древней твердыни и храма Ацтеков, Ксочикалько, к вечеру вернулся в Куэрнаваку и таким образом сделал в один день экскурсию в семьдесят верст. Я должен был ехать в Куэрнаваку в воскресенье. Сегодня четверг, но опоздал на поезд на пять минут. Чтобы не возвращаться домой, поехал в какую-то неведомую Пачуку, захолустный город с минами. Смотреть там, как оказалось, нечего, но судьба благоволила. Я попал на народный праздник, и перед моими глазами прошли сотни и сотни, тысячи смуглых бронзовых индийцев, в огромных соломенных шляпах и живописных лохмотьях (они все ходят, задрапировавшись полосатыми красными одеялами, как испанскими плащами). Играла военная потешная музыка, гудели колокола, трещали ракеты, солнце жгло, было весело.

На другой день я поехал в Куэрнаваку. Дорога идёт среди гор, над роскошными долинами, величественными как Океан, леса, пропасти, синие дали, цветы, цветущие деревья, озёрные зеркальности. Во многих местах я вспоминал Военно-Грузинскую дорогу. Куэрнавака — живописный город, сюда съезжаются отдыхать. В отеле «La Bella Vista», где я остановился, была масса цветов, «огненные кусты», и красные лилии и розы, цветные стёкла радостно играли под солнцем, а из окна моей комнаты я видел венчание снегом громады вулканов, Икстаксигуатль и Попокатепетль. Ночью я долго смотрел на опрокинутый узор Большой Медведицы. На следующий день мне подали верховую лошадь.

Несколько раз мне было жутко, когда приходилось спускаться по скатам, имевшим вид чуть не вертикальной стены, так что нужно было совсем откидываться в седле, дабы не соскользнуть. Проводник, мексиканский мальчишка, лет семнадцати, с которым я всё время болтал по — испански, сбился с дороги и мы блуждали по горам. Это было к моей выгоде: он против воли показал мне прекраснейшие стремнины, на дне которых бежали горные ручьи, местами образуя водопады. Пути почти не было. Камни и камни. Спуски и подъемы. Солнце жгло. Время от времени жажда заставляла прильнуть к горному ручью и пить. У руин я пробыл несколько часов и другим путем вернулся домой, усталый, при свете звёзд и, любуясь на феерию бесчисленных светляков, точно это был сказочный бал фей и гномов, вдоль придорожных ручьёв и канав, засаженных развесистыми деревьями…».

Археологические памятники ацтеков

Бальмонт с Еленой почти каждый день ездят по местам, где сохранились археологические памятники. Посетили Ксочикалько — «город цветов». Это практически единственное место в Мексике, которое избежало разрушения испанскими завоевателями. Множество каменных иероглифических значков покрывали пирамиду. Вот, что он пишет своей книге:

«Развалины Ксочикалько принадлежат к числу самых красивых и величественных созданий скульптурного и архитектурного гения ацтеков. Пирамидное построение, находящееся на вершине горы, среди других горных вершин, вздымающихся кругом, представляет теперь лишь обломки, но рельефы основания со всех четырёх сторон видны, и на одной стене хорошо сохранилась каменная легенда: оперённый змей, похожий на китайских и японских драконов, величественный и страшный, обнимающий своими извивами пол-стены, и затем, в обратном порядке, симметрично повторяющийся на другой половине. Фигура воителя обращена к его пасти лицом, перед воителем дымоподобный каменный узор, это означает «цветистую речь», песнь или молитву. Легенда повторяется с новыми сочетаниями и фигурами, на других стенах. Она рассказывает о четырёх великих эпохах мира, связанных с четырьмя мировыми гибелями, которые предшествовали нашей земной жизни… Четыре мировые бича, и созидатели: Огонь небесный (Солнце и Молния), Огонь земной (Вулкан), Воздух (Ураган), Вода (Потоп)».

Бальмонт посетил город Пачуку, где присутствовал на народном празднике. Ездил по местам, где жили древние народы и где можно было увидеть пирамиды, руины Митлы, Паленки («мне сказали, что, если я поеду в Паленке, мне придётся купить палатку, самому заботиться о пище и питье, а также о том, чтобы проводники-индийцы не сбежали..»). Поэт посетил руины Хо́хо, («куда я ездил в коляске из Оахаки на причудливой шестёрке, из которой два номера — были клячи, и четыре — мулы»).

Древний город Чичен-Итца́

Чичен-Итца́, который в 9 веке приобрёл могущество и звание верховного политического и духовного центра Майя. Жертвенный колодец в Чичен-Ица это современное чудо света. В момент обнаружения данный колодец получил название «девственной пучины». Считалось, что души молодых красавиц, приносились в жертву богу грозы и грома Чаку.

«Наклонись над колодцем, увидишь ты там,
Словно тёмная яма чернеется,
Пахнет гнилью, и плесень растёт по краям,
И прозрачной струи не виднеется.
Но внизу, в глубине, среди гнили и тьмы,
Там, где пропасть чернеется мглистая,
Как в суровых объятьях угрюмой тюрьмы,
Робко бьётся струя серебристая», — писал Бальмонт в стихотворении «Колодец».

Пирамида Кукулькана в городе Чичен-Ица это равнобедренная пирамида разнесённая по 55 метров по основанию. По центру граней с четырёх сторон тянется лестница, содержащая 90 ступеней. Её парапеты напоминают тело змеи, а входы защищаются мощёнными змеиными головами. Ибо так в стародавние времена изображали бога ветра или пернатого змея. Данная пирамида — отображение Майянского календаря и могла использоваться в качестве обсерватории. Среди конструкционных особенностей пирамиды, преобразование тени и проецирование её на лестничный парапет. Безусловно, в даты осеннего и весеннего равноденствия создаётся символ спускающегося дракона с небес на почву или поднимающегося в обратном направлении.

Руины Уксмаль

Осмотрели Бальмонт с Еленой и другие следы былой цивилизации — это Юкатан, Уксмаль. Вот как Бальмонт описал эти руины: «Среди руин Уксмаль есть одно здание с подземельем, в котором мне довелось испытать ощущение единственное. Не знаю кто, но кто-то неумный, назвал это здание Casa de la Vieja (Дом Старухи). Так же точно и дивную Колдунью Райдэра Хаггарда безумные считали старой. Ты помнишь поразительный его роман «She»? — Более чем когда-либо ценю Хаггарда. Я вошёл в подземелье полусогнувшись, в точном смысле уменьшившись в росте наполовину, — иначе войти в подземелье нельзя. В полузасыпанном обломками камней коридоре, у левой стены, я увидел лишь одно изваяние, строгий лик, фигура по пояс. Казалось, и может быть это так, наверно так, казалось, что нижней половиной своего тела эта фигура ушла в землю. Когда я приблизился к этому лицу вплоть, мной овладело волнение, странное, я сказал бы вспоминательное. Вместо старого лица, которое я должен был увидеть, и вместо уродливого лика, одного из тех, к которым я здесь привык, на меня глянуло молодое и вечное лицо, молодое и прекрасное. «Да ведь это она, она», — подумал я про себя, — «She who must be obeyed».

Мне люди твердили, что ты
Живёшь — беспощадно живое губя,
Что старые страшны черты.
Ты смотришь так нежно, ты манишь, любя.
И вся ты полна красоты.
Колдунья, мне странно так видеть тебя.

На меня глядел прекрасный лик египетски-еврейского типа. Тонкие черты, живые глубокие глаза, не живые, но полные жизни, красивый нос с выразительно-чёткими ноздрями, и губы, которые умели и умеют молча говорить. Головной убор как — будто нашей боярыни, головной убор как-будто Византийский и лёгкие подвески упадали с него. Мне казалось, что это лицо жило. В нём была какая-то мысль и чувство. Я исполнился колебанья и смущенья. Я не мог так уйти от него, как уходят от мёртвой картины и каменной статуи. С ощущеньем несказанным я приблизил свои губы к этому лицу, и странное чувство освежительной прохлады возникло в душе, когда эти изваянные губы, приняв мой поцелуй, волшебно ответили на него». Читаешь Бальмонта аж, дух захватывает. Как много он увидел.

«Как хорошо умели строить Майи! Они любили высоту, и для своих молитвенных настроений они выбирали такие места, что могли видеть под собой и перед собой широкую панораму. Они любили даль, которая уходит к горизонту. В их молитвы свободно входили Солнце, звезды, воздух, и зелёные просторы Земли…», — писал он в книге.

Иногда Бальмонту и Елене приходилось делать пешеходные походы или переезды верхом на конях по горам.

«Я надел leggings и вскочил на лошадь с такой решительностью, как будто был записной ездок. Правда, это странное чувство. Я ездил верхом всего раз десять в жизни, раз на Ай-Петри, раз на Кавказе, в Кабардинской области и несколько раз мальчиком в деревне. Но тут я почувствовал какую-то странную уверенность в себе, силу и ловкость тела и счастье, покойную радость», — писал он в книге.

А ведь Бальмонту в то время уже было 38 лет от роду, но он ещё хорохорился, изображая из себя «молодого рысака».

«Не боюсь никаких неудобств и пока ещё не был укушен ящером, не ужален змеёй или какой-либо мексиканской красавицей», — шутливо замечает Бальмонт в письме матери.

Он вернулся в июле и не изменился…

«В июле хоть разденься,
Не станет холодней.
Гроза, вскипи и вспенься,
Спусти дождей с цепей…»,
— писал Бальмонт про июль.

«Берёза родная со стволом серебристым,
О тебе я в тропических чащах скучал…
Но, тихонько качаясь
На тяжёлом, чужом, мексиканском седле,
Я душою дремал — и воздушно во мне расцвечаясь,
Восставали родимые тени в серебряной мгле».

Из путешествия Бальмонт вернулся в Москву в июле 1905 года и вскоре отправился с семьей в Эстонию, в Силламяги, что на берегу Финского залива.

«Я здесь, у воли, пишу стихи, читаю книжки, словом, всё, как оно мне и полагается, — сообщал Бальмонт поэту Брюсову 1 сентября. — Не чувствую, чтобы, увидев Мексику и Майю, Аризону и Калифорнию и всякие там Нью-Йорки, я изменился хоть на волос».

В конце своего путешествия по древней Мексике Бальмонт напишет:

«Я благословляю людей, строивших храмы на высотах, я люблю потомков Атлантов, которые, молясь, сливали в одно великое очарование — мысли, цветы, слова, благовония, краски и вольный воздух, и высоту пирамид, с которых виден зелёный океан растений до дальней черты горизонта, под родным лазурным небом, под лучами родного, народившего нас, Солнца».

Приехав из Мексики, он потом красочно напишет:

«Братья мыслей, вновь я с вами, я, проплывший океаны,
Я прошедший срывы, скаты голых скал и снежных гор,
Гордый жаждою увидеть вечно-солнечные страны,
Я принёс для звучных песен новый красочный убор.
Я спою вам, час за часом, слыша вой и свист метели,
О величии надменном вулканических вершин,
Я спою вам о колибри, я спою нежней свирели,
О стране, где с гор порфирных смотрит кактус-исполин.
О стране, где в чаще леса расцветают орхидеи,
Где полями завладели глянцевитости агав,
Где проходят ягуары, где шуршат под пальмой змеи,
Где гремят цикады к Солнцу, меж гигантских пышных трав.
О стране, где мир созвездий предстает иным узором,
Где сияет каждый вечер, символ жизни, Южный Крест,
Где высоко, в странном небе, опрокинуто пред взором
Семизвездье Скандинавов, Ursa Major льдяных мест.
Слыша северных метелей стоны, бреды, вскрики, шумы,
В час радений наших зимних, при мерцании свечей,
Я вас вброшу в дождь цветочный из владений Монтезумы,
Из страны Кветцалькоатля, из страны крылатых змей».

В 1908 году он выпустил сборник «Птицы в воздухе», один из циклов которого озаглавлен «Майя». В него вошли 33 стихотворения, посвященных Мексике. В 1909 году в свет вышел сборник «Зовы древности» с разделом «Мексика», где бальмонтовские переводы доиспанской поэзии порой неотличимо переплетаются с его собственными импровизациями на индейские религиозные темы. Наконец, в 1910 году путевые заметки и очерки поэта наряду с выполненными им вольными переложениями индейских космогонических мифов и преданий вошли в «Змеиные цветы».

В поэтических очерках путешествий по Мексике «Змеиные цветы»

(1910) неуёмный путешественник К.Д. Бальмонт, которого Брюсов метко нарёк «искателем Атлантиды», в мифах мексиканских индейцев находит свидетельства влияния культуры атлантов. Мысленно обращаясь к Брюсову, Бальмонт пишет о «тайне, которая связывает уловимой, но зыбкой связью в одной мистерии такие различные страны, как Египет, Вавилон, Индия, и эту неразгаданную страну — Майя. Думаешь о погибшей Атлантиде, бывшей очагом и колыбелью совсем различных мировых цивилизаций. Чувствуешь, что без Атлантиды невозможно понять и объяснить огромного числа явлений из области космогонических помыслов и созданий ваяния, живописи и строительного искусства. Слишком красноречивы сходства и тождества». Как мы видим, в «Змеиных цветах» мексиканцы видятся Бальмонту лишь одними из наследников атлантов, но сама Атлантида относится им за Северную Америку.

И как итог его поездки, вот этот отрывок из его стихотворения «Майя»:

«Майя! О, Майя! Лучистый обман!
«Жизнь — для незнающих, призрак — для йоги,
Майя — бездушный немой океан!»
Скрылись виденья. На горных вершинах
Ветер в узорах ветвей трепетал.
Тигры стонали в глубоких долинах.
Чампак, цветок вековой, отцветал…».

Очевидно, главным источником сведений о культуре ацтеков послужила для Бальмонта приобретенная им «Всеобщая история о делах в Новой Испании» Бернардино де Саагуна (ок. 1498/1500–1590), который сохранил для истории гимническую поэзию ацтеков.